ГДЕ ЛУЧШЕ? - Страница 69

Когда Пелагея Прохоровна вошла в эту избу, она заметила, что несколько мужчин в поддевках, зипунах, а более в полушубках, различных лет, высокие и низкие, сидели на полу около стен, точно собирались петь "Вниз по матушке по Волге". Такое предположение, впрочем, в настоящий момент было неверно, потому что они говорили почти все разом, передавая глиняные и деревянные трубки с коротенькими чубуками соседям. Подалее от двери лежало четверо крестьян во всем как есть, подложивши под головы свои узелки; в переднем и противоположном ему углах лежало несколько котомок. Тут же можно было заметить кирку, пилу, лоток. Из хозяйской комнаты слышались крики женщин.

- Ермолаю Евстигнееву! - крикнуло несколько голосов вошедшему крестьянину. Несколько человек слегка приподняли шапки. Пелагея Прохоровна ушла в хозяйскую половину.

- Ну, как дела?

- Нашел ли место?

- И не спрашивайте!.. Народу нонича страсть. На Сенной-то нас собравши, почитай, была ста два. Дождем так и мочит. Ну, стояли-стояли, топтались-топтались, - хоть бы кто!!

- Нет?!

- Провалиться!

- Надо по заводам походить.

- Да што на заводах-то делать? На фабриках - другое дело.

- На суда бы.

- То-то, братцы; там все стояли, кои на суда… Вот в маляры да в каменщики спрашивали. А таких, штобы на суда, - не было. Народ галдит: чать, поздно! Пошли к рекам - в полной препорции! судов страсть - и народу страсть.

- Мы тоже по рекам-ту ходили - народу в препорции. Надо рядиться песок плавить или хоша камень.

- Вре?!

- Семьдесят пять надыть просить. Мы в прошлое лето с дядей Митрием ходили в Питер, так у него деньги были, он и купил лодку - семьдесят пять выложил да нанял четырех работников: так он еще в барышах остался и лодку имеет. Только помер теперь.

- А лодка?

- Што лодка? я ходил к тому месту, где мы ее под караул оставили, караульщик и не дает. "Дай, говорит, такую бумагу, што лодка тебе предоставлена, и плыви, говорит, с ней по Неве". А у меня бумаги нет. Ночевал я там, а утром уж лодки и нет. Ну, что ты поделаешь?

- Ничего не поделаешь. Известно, простота не доводит до добра.

Помещение хозяйки - кухня и комната, как хотите называйте его, - было уже мужского, которое отделялось от него перегородкой до потолка и имело изразцовую печь, похожую на русскую. Все пространство, вровень с печкою, было занавешено ситцевой драной занавеской, сквозь которую виднелись кровать и комод. В переднем углу стоял стол со шкафом; на столе красовался самовар, не чищенный более месяца; по обеим сторонам стола стояли три стула с решетками. Над столом, в углу, укреплено три образа в фольговых украшениях, которые от времени и от копоти уже отлиняли. Стены оклеены голубыми обоями, которые хотя и прокоптели, но еще целы. На стене, противоположной дверям, висит небольшое зеркальце и две картинки, из которых одна изображает девочку, держащую в руках книгу, а другая немца, отправляющегося на охоту с ружьем и двумя собаками. Потолок здесь выштукатурен, пол чистый.

В то время как в это помещение вошла Пелагея Прохоровна, шесть женщин в коротеньких шугайчиках и полушубках, в сарафанах и в платках на головах, от восемнадцати до сорока пяти лет, сидели на своих узелках в ряд на полу у стены, закусывали кто хлебом черным, кто белым хлебом с соленым огурцом и селедкою. Тут же была и хозяйка, низенькая, толстенькая женщина, с распухшим красным лицом, с широким ртом, с подбородком, заплывшим до того, что с первого взгляда казалось, нет ли у нее тут грыжи, с толстым красным носом, свидетельствующим, что она в день употребляет не малое количество водки, с маленькими карими глазами, то и дело перебегающими с одной женщины на другую и успевающими заглянуть в мужское помещение. Одета она была в это послеобеденное время в старенькую черную терновую юбку, которую жильцы называли платьем, потому что она носила еще такую же черную кофточку с широкими, немного поменьше поповских, рукавами. В ушах ее сережек не было; но на левой руке, на указательном пальце, находилось постоянно кольцо польского серебра - знак ее вдовства.

Пелагея Прохоровна помолилась на образа и поклонилась хозяйке и женщинам, которые при входе ее в комнату замолчали.

- Што тебе? - спросила хозяйка охрипшим голосом, наливая в чашку кофе.

- Пусти на квартиру.

- Тесно! - ответила хозяйка и принялась пить кофе, не спуская глаз с Пелагеи Прохоровны.

Пелагея Прохоровна ступила шаг вперед и оглядела женщин. Женщины все незнакомые: в том вагоне, в котором она ехала, этих не было.

"И куда это народ делся? Сколько ехало баб одних, а здесь ни одной нет", - подумала она и обратилась снова к хозяйке:

- Скажи, пожалуйста, хозяюшка, Питер ли это?

Хозяйка засмеялась, разлила кофе и закашлялась так, что принуждена была выйти вон, во двор; женщины захохотали; щеки Пелагеи Прохоровны покраснели.

Оглушенная дружным хохотом всех женщин, Пелагея Прохоровна ничего не нашлась сказать. Она чувствовала, что ее щеки горят. "Нет, это не Питер", - подумала она и взглянула на женщин; женщины шепчутся и хохочут. "Экие гадкие!" - подумала Пелагея Прохоровна и пошла было к двери, но ее ухватила одна женщина за сарафан.

- Ты куда приехала-то? - спросила она Пелагею Прохоровну, закрывая рот рукою, чтобы не хохотать. Наречие у этой женщины было тверское.

- Знамо, куда: в Питер везли на чугунке, - сказала сердито Пелагея Прохоровна.

- А заместо Питера ты куда попала?

- К чертям! - крикнула Пелагея Прохоровна.

Женщины снова дружно захохотали.

Пелагея Прохоровна вышла во двор и столкнулась с хозяйкой.

- О, штоб тебе!.. Чуть-чуть из-за тебя не подавилась! - крикнула хозяйка на весь двор.